Я – лес,
и все мои птицы
давно улетели на юг.
Я – лес.
Лишь луна резвится
в сплетеньи холодных рук
деревьев.
Я – лес.
Я теряю тени.

Я – лес.
Я – последних лиственных рун
на ветру колыханье.
Я – лес.
Паутины порванных струн
я - молчанье.

Я – лес.
Я – кайма камней –
мох.
Я – лес.
Я – безмолвных путей
бог.

Я – лес.
Перепутали мыши
ноги мои травой.
Я – лес.
И никто не услышит
мой отчаянный вой.

Пред зимой
это небо все выше…


* * *
К. Ч.
Эй, посмотри, мое солнце,
сколько я сделала за день:
чуду пригладила перья,
птицам примерила крылья,
бабочке белой-пребелой
имя дала и - забыла.
Бога смешила и пела,
и – танцевала, и – плакала.
Видела – облако серое
землю трогало лапами.
Злилась: ловила ангелов –
ангелы все улетели.
Верила и загадывала,
что не случатся метели.
Лунный лик умывала
и уронила тряпку.
Вечность я рисовала
тушью и кистью мягкой.
Травы сплетала в веночек,
феньки плела и дарила.
Пообижалась чуточек,
все поняла, и – простила.

Эй, посмотри, мое солнце,
сколько я сделала за день:
чуду пригладила перья,
птицам примерила крылья,
миру белому-белому,
имя дала и – забыла.


* * *

Тонкие косички -
тени на снегу.
День сгорел, как спичка,
я же все бегу.
Белые ресницы.
Алый пламень щек.
Не увидеть лица,
Светлые еще.


* * *

Голоса шебуршат понарошку,
сквозь дождя пробираясь нити.
Назовите в честь меня кошку
или, может быть, щенка назовите.
Или, может быть, сплетите мне феньку
и повесьте на яблони ветку,
или золото канарейки
вы, как солнце, отпустите из клетки.
Или просто запустите зайчонка
солнечного и смешного в окошко.
Назовите в честь меня ребенка.
Ну, хотя бы назовите кошку.


Праздник молодого вина.

Моя жена - пьяна.
Моя сестра – пьяна.
И мать моя – тоже пьяна.
Пьян отец мой и брат.
Пьян кузнец (это сват).
А это кто, головою в бурьян?
А это я.
Пьян.


* * *

Старенькая скрипочка,
Тоненький смычок.
Заиграл на скрипочке
Сельский дурачок.
Никого на улице.
Летняя жара.
Только роют курицы
Пыль среди двора.
Все о горнем холоде
Музыка звучит,
И о звездных сполохах,
Явленных в ночи.
Никому не надобны
Горние миры.
Крынку бы прохладного
Квасу да с жары.
Вьется дымом ладанным,
Пляшет твой смычок.
Никого не радует
Сельский дурачок.


Реквием.

Как мертвенен сегодня ночью снег.
Я тороплю холодных пальцев бег
По белым клавишам безумного рояля.
И синий пламень неба за окном,
И ветви лип, изломанные льдом,
Шуршат и шепчут о моей печали.
И пальцы плачут каплями ногтей,
Педалей скрип как окрики людей.
Паденье клавиш. Вскрик. И вновь паденье.
И в зеркале сутулится старик.
Свечное пламя вспыхнет, и на миг
Уродливы и страшны станут тени.




* * *

Это было весною, в Париже.
Солнце пивом стекало в бокал.
Старый клоун, потрепанный, рыжий
Мне зачем-то рукой помахал.

Средь слепых, дам, клошаров в запое
Он – без эха мятущийся крик.
Медяком вскинул он над толпою
Свой мучительно-рыжий парик.

Багровели лицом музыканты,
Пузыри выдувая из труб.
Боль в глазах пробежит на пуантах
Над улыбкой рисованных губ -
И опять всем смешно. Околдован,
Застываю в толпе гуляк.
Помахал мне рукой старый клоун.
Будто нищему подал пятак.


* * *

Смерти метрика.
Смерьте, смерьте-ка
покойного рост
(для гроба)
и возраст
(глядите в оба,
чтобы не спутали памятники),
количество лент на венки
от тещи, детей и племянниц,
количество едоков и пьяниц,
что звать на обед поминальный,
количество (если есть) медалей,
количество личностей,
упомянутых в некрологе,
платочков количество
( без сомнения, клетчатых, строгих)
Количество слов в телеграмме,
Простынок на амальгаме
зеркальной,
гвоздичек в вазе хрустальной,
количество вилок и ложек,
количество вызванных неотложек,
количество грязи и пыли,
в комнату занесенных,
Так. Что еще забыли?
Покойника? А о чем вы?


Первый снег на трассе.

Белых ангелов в ладонях
смех.
Он летает, тает, тонет –
снег.
Замерзает на ресницах
пух.
Стынет тело, веселится
дух.
И скрипит под сапогами
лед.
За «КамАЗом» белой стаи
лёт.


* * *

Медленно плетется фенька.
День.
Лень.
Липы тень
на моих ступеньках.
Медленно плетется фенька…

Медленно слова беседы
льются изо рта по капле.
Ночь.
И молчанья нож
слов разрезал ложь.
Ложь, не так ли?
Медленно слова беседы
льются изо рта по капле…

Медленно ползет «КамАЗ».
Боль.
Воль.
Ветра соль
и – тоска. Мой спутник в этот раз –
небо, разделяющее нас.
Медленней ползи, «КамАЗ»…

Медленно плетется фенька…


* * *

Я обладаю бесполезными дарами:
любить вино и нравиться собакам,
и долгими пустыми вечерами
печаль скрывать под тонким светлым лаком,

ловить за хвост беспечные надежды
и на запястья их дарить друзьям случайным,
и в черный день белейшие одежды
носить, не делая из горя тайны,

пускать зимой по снежным переулкам
веселых солнечных десятицветных зайцев,
и выходить ночами на прогулку,
и болью вышивать на тонких пяльцах.

Я обладаю бесполезными дарами:
любить вино и нравиться собакам,
смеяться над собою вечерами
и прятать боль под счастья светлым лаком.


* * *

Я знаю,
что человек
короток, словно спичка.
Лежит в коробке,
покуда
ему не выходит жребий.


* * *

Ты сказал мне:
"Приду".
Наверное, я приду-
мала
мошек-звезд
вокруг фонаря
мельтешенье,
и вокруг моих глаз
тени,
кряхтенье часов,
громкий хохот и стук
трамвая за три квартала,
шуршание рук
и молчанье ресниц
талых,
и жужжанье в висках пчел,
и шрама-рассвета алость.
Ты сказал:
"Я приду".
Не пришел.
Наверно, мне показалось.


Мелочи жизни.

Еду в трамвае
на самой нижней ступеньке.
Сквозь щель трамвайной двери
наблюдаю мелочи жизни:
окурки, осколки,
мешки, сигаретные пачки,
обертки
от всевозможной еды Человека.
мелькающие
и мимолетные.
Сквозь верхнюю щель двери
наблюдаю
мелочи больших размеров:
киоски, машины, дома…
Прохожий,
как будто случайно,
обронил сигаретную пачку,
оглянулся:
никто не увидел?
Мелочь, а все же...
А я
еду в гремящем трамвае,
чуть ниже толпы,
толкающейся, суетливой,
чуть выше,
чем мелочи жизни.
- Следующая, - объявили, -
"Энгельса".
Моя.


* * *

Белый вечер. Тихо в доме.
Звезды падают в саду.
Белый снег в дверном проеме.
Белый свет, как на иконе.
Упаду - не упаду?

Тихий вечер. Подоконник.
Ловят ангелы звезду.
Кто меня поймает, кроме
белых клоунов, в поклоне
задержавшихся в саду?

Белый метр часов, и томный
шепот ангелов в саду.
Тихий свет во тьме утонет.
Клоуны дерев застонут.
Слишком ветрено в саду.


* * *

Раздарилось, растерялось…
Что осталось?
Лишь усталость.
Снега талость,
Алость щек.
Что еще?
Остался счет
На тепло, что у зимы
Все одалживали мы.
Раздарилось, растерялось…
Что осталось?
Только жалость
К малости людской,
Осень и покой.
Раздарилось, растерялось…
Что осталось?
Что осталось?..


* * *

Пляшут, пляшут ангелы
белые, босые.
Пляшут, пляшут ангелы
нагие.
Августа тень
ночью.
И в суете прочие.
Пляшут, пляшут ангелы
по песку.
Пляшут, пляшут ангелы
по вереску.
Привкус во рту
перьев паленых.
Листья секут
зеленые.
Пляшут, пляшут ангелы
по воде.
Пляшут, пляшут ангелы –
быть беде.
Рук ваших в круге
сплетенье-
Декабрьской вьюги
тени.
Пляшут, пляшут ангелы
и из рук
выпустят меня вдруг.


Рыбная лавка.
Лыбятся рыб глыбы
глупостью рыбьих улыбок,
глазами – блюдцами
людей лапают,
боками блестят гладкими.
Раздвигая руками
рыб глыбы
медленно иду мимо.


* * *
Для И. В.
В зелень листьев,
в шепот родников
я лицо свое
на память спрячу,
стадом теплых белых облаков
с ветром обменяюсь на удачу,
заболею неба синевой
и в ладонях ангела взлелею,
босиком пройдусь по-над травой
через млечного пути аллею.


* * *

Надо же, Бог пожаловал -
смертным влюбляться в ангелов.
Милость безумным грешным –
ангелам влюбляться в смертных.

Надо же – мучаться, плакать,
крылья в огне оплавить.
Крылья ангелов не несут,
ну а пешком – лишь на божий суд.

Смертным – корчиться в ладане,
взглядом ловить ангелов…


* * *

Некий архангел, колокольцы творящий,
сидел на небе и улыбался.
Некий архангел, колокольцы творящий,
видел меня,
видел Бога,
видел себя
и улыбался.

Некий архангел, выйдя из дома,
выйдя из облака,
нарисовал небо,
нарисовал землю,
нарисовал себя
и улыбнулся.

Так и вышел мир.
Вышел и пошел
вслед за архангелом,
вслед за звоном колокольцев,
по следам чьей-то доброй,
немой и счастливой
улыбки.


Любовь.

Леплю из тебя бога
руками, губами, языком,
создаю тебе тело
по своему образцу и подобию,
мну пластилин плоти,
липкий от чужих пальцев.
Мне наплевать,
что завтра
кто-нибудь
слепит тебя по-своему,
нежная моя
снежная баба.


* * *

Что скажу я,
возвращая свободу Богу,
истерзанному
миллиардами желаний
безмозглых двуногих тварей?
Я скажу ему просто:
- Будь как я


Игра.

Стану играть
в интересную игру –
саму себя.
Наверное,
это будет смешно,
и все сразу же рассмеются.

... играть
... великую игру –
... себя.
Наверное,
это будет неискусно,
и завзятые театралы покачают головами.

… играть
... бесполезную…
… себя.
Наверно,
это будет забавно,
и люди будут показывать пальцем.

… …
… …
… …
Наверно,
это будет грустно,
и кто-нибудь, конечно, заплачет,
глядя, как я играю
в бескорыстную игру –
в саму себя.


* * *

Я видел во сне,
в черном сне
ангела, повешенного
на сосне.
Ангела, повешенного
во мне.
Ангела, повешенного
в тебе.
Ангела, повешенного
в Боге.
Его стеклянные ноги
худые,
его глаза, от тревоги
немые.
Ангела, повешенного
у дороги,
в черном сне.
В тебе.
Во мне.


* * *

Вам кажется, я не знаю,
что ангелы ездят в трамвае
и, крылья отдав самолету,
идут по утрам на работу,
чтоб ночью проснуться в поту,
не ту беря высоту.

В их сне самолетная стая
по ангелам с неба стреляет,
и те, превращаясь в пехоту,
идут по утрам на работу,
чтоб ночью проснуться в поту,
во сне потеряв высоту.


* * *

После долгой болезни
сижу и греюсь на солнце.
Чириканье птиц
и шуршанье машин
разгоняют во мне тишину.
Скоро лето.


* * *

В белом платьице – теле – яд.
Уплывает Офелия.
Эй, Офелия, погадай мне на птицах.
Эй, Офелия, не забудь помолиться
за меня,
Офелия.

Я собирала травы, я
с ветки упала в канаву, я –
ива, в воде ветки полощет, я –
лютики по воде многоточием.
помни меня.
Я –
Офелия.


* * *

Ах, небу так к лицу быть голубым
Теперь, когда деревья облетели,
И ангелы в предчувствии метели
Прощают нас, и, превращаясь в дым,
Парят над балаганной каруселью
Земли и, разговаривая с Ним,
Поют во все кимвалы и свирели,
Что здесь, когда деревья облетели,
Так трудно небу быть беспечно-голубым.


* * *

Это ж банально – дарить цветы.
Ангелы (те из них, с кем я «на ты»)
Дарят не белые розы –
Дарят мне солнце и грозы,
Иней пушистый на ветках берез,
Дарят мне оттепель в жуткий мороз,
Путь, и друзей, светлых ликом,
В горсти травы – землянику,
Дарят вполнеба закаты,
Листьев осенних заплаты,
Песню травы под ветром,
Радость звучанья флейты,
Хлеба ломоть на дорожку,
Бисер, мурлыканье кошки,
Строчку, что вдруг напишет рука
И серебристые облака.
Это ж банально – дарить цветы...


* * *

Я – одиночество судей.
Я – ангел белых площадей
и падших лиц,
и среди уличной толпы
я избегаю суеты,
склонившись ниц.
Я ангел гнева и стыда.
Как дней холодная вода
я слеп и нищ.
Я древний зверь холодных стен
и одиночество взамен
дарую лишь.


* * *

Закончить стих, закончить вышивку на платье,
вернуть друзьям все книги и кассеты,
и вновь уйти, там, где дорог распятье
зовет весь мир прийти в объятья,
в мои объятья этим летом.

Закончить путь, закончить день осенний,
и попрощаться, и, захлопнув дверь КамАЗа,
вдруг вспомнить, что сегодня – воскресенье,
стряхнуть с руки дорог переплетенье
и дальних мест пылинку вытащить из глаза.


* * *

Вот жизнь
проходит мимо меня.
И счастье
проходит мимо меня.
И вот даже ты
проходишь мимо меня.
А я стою и слушаю
музыку.
Музыку ветра.
Музыку.
Музыку ветра.


* * *

Маленькие корабли:
фантики, спички,
семечки клена
уплывают по талой воде.
Ветка.
Затор.
Подгоняю.
Хлюпает в сапогах.
Ну, еще поднажми!
И вот он, уже далеко,
уплывает вниз по ручью,
в Урал
и в далекое море…
Тетенька,
тебе сколько лет?
Девять.
Было недавно.
В позато воскресенье.
Лет пятнадцать назад.
Маленькие корабли:
дни и холодные зимы,
долгие, долгие годы
уплывают по талой воде.


* * *

Личности
Superstarого возраста
смотрят в окошки
и снег разгребают руками,
чтобы увидеть…
А что – уже не припомнят.
Ходят, волочат
старые мысли свои.
Завтра…
Что завтра?
Не помню…
Наверно, что-нибудь будет…


Облако.

Люди спешат, глядя в землю,
и деревья машут руками,
не в силах сдвинуться с места,
дети играют в дома,
вросшие в землю песочниц,
бибикают и фырчат
автомобили на перекрестке.
А там, где-то там, над ними,
там, где никто не слышит,
я пролетаю в небе,
меняясь и радуясь ветру.


* * *

Поймать в ладони хокку мир.
Запечатлеть тремя штрихами строк
ночь, серебро луны и сосны,
и то, что там, за ними,
то, что в нас.


* * *

На исходе зимы оживают деревья,
и коты в ожидании марта распушают хвосты.
На исходе зимы поджигаем мы старые тени,
боль и хлам, и к печали мосты.

На исходе зимы, только южный подует ветер,
и сердца набухают, и готовятся снова любить.
На исходе зимы поворачивается планета,
и, стряхнув с себя снег, вспоминает, как радостно – жить.


Крапивинские мальчики

Вы смеялись над грубостью,
над душевною скудостью
тех, кто утром работать идет,
вам казалось, что правильно -
на коне и под знаменем,
и чтоб двигаться только вперед.

Вам чужды были правила,
вы ошибок не правили
и узлы разрубали вы влет,
позабыв, что при сложностях
в целях предосторожности
вас, как пешек, пускают вперед.

И, казалось бы ранее,
что сбылись все мечтания, -
но, сжимая в руках автомат,
вы краснели, как девицы -
так хотелось надеяться,
что придется не вам убивать.

Вы – машины послушные,
и одна лишь отдушина -
то, что видится часто во сне,
как по лугу с ромашками
вы несетесь, бесстрашные,
и со знаменем, и на коне.


Впервые в пальто.

Вот иду я –
кусок весны
среди шуб и шапок,
и меховых воротников.
Прохожие смотрят на меня,
как на дуру,
и снег ожесточенно
скрипит под ногами.
А воробьи одобряют –
чирикают, плещутся в лужах.

Солнцу, наверно, уже сообщили.
Сейчас вылезет из-за туч
посмотреть, кто это там?..


* * *

Смерть – такое ощущенье,
будто ты совсем одна.
Ходят тени, бродят тени
у открытого окна.
Лишь ветвей переплетенье,
лишь забытая вина.
Ходят тени, бродят тени.
Смерть как долгая зима.